Форум сайта елены захаровой и александра головин

Еще один развернутый отзыв на спектакль в Томске:

Принципам вопреки. Вероника решает умереть

Ноябрь 4, 2011

Как-то писала, что принципиально не посещаю антрепризу – никогда качество не соответствует стоимости. Фраза, конечно, потребительская, но разве не из таких приземленных и меркантильных соображений исходят те, кто делает спектакли для чёса? Но недавно соблазнилась-таки яркой афишей. Нет, не знакомыми лицами из ящика, – литературной основой. Пауло Коэльо, «Вероника решает умереть».

Несколько лет назад зачитывалась Коэльо. И понимала, что на серьезную философскую литературу это не тянет, но черт возьми, – до жути увлекательно! Четко выстроенные фразы, сюжет, который одновременно есть и его нет (пока читаешь нет и доли сомнения, что сюжетная линия прямая и непрерывная, но стоит закрыть книгу, и уже не можешь не то что пересказать, но и вспомнить, какими событиями были связаны те или иные персонажи, а пройдет время, следующая прочитанная книга, накладываясь поверх, топит в памяти даже имена главных героев), легкий налет мистицизма, выдаваемой за экзистенциальные поиски. Но «Вероника решает умереть» – это не вполне Коэльо… «Веронику» я когда-то читала, как пособие по психиатрии для чайников, – уж больно сочно в повести описаны различные психические расстройства и болезни, не уверена, что медицински правильно, но романтически красочно. Пациенты психиатрической лечебницы представали прозрачными невесомыми существами где-то между небом и землей, а главврач Игорь демоном, неким Воландом, играющим с живыми куколками, «частью той Силы, что желает зла и вечно творит добро».

Повторно перечитывала «Веронику» уже когда Театр присутствовал в моей жизни, и любое произведение в воображении примеряла к сценическому пространству. «Вероника» на площадку, ограниченную кулисами и задником, никак вмещаться не желала. Театр в моем представлении отторгал историю, в которой главную роль играли не люди и действия, а Теория – теория «купороса» доктора Игоря. Странным образом меня не интересовала центральная линия Вероники, решившей умереть, потому что дальше жить скучно, и впоследствии решившей жить, потому что умирать еще скучнее. Не занимали рассказы о других пациентах клиники, каждый из которых был иллюстрацией в психиатрическом справочнике, но к финалу обретал здравый рассудок, глядя на «бессмысленность смерти молодой девушки». Все эти художественные мелочи служили только примерами к отдельным тезисам теории «купороса». Люди стали жить лучше, у них появилось время на рефлексию, рано или поздно они приходят к мысли об отсутствии в жизни всякого смысла и решают умереть. Не от того, что им плохо, нет! Им просто скучно. Эту болезнь, поражающую экономически развитые общества, доктор Игорь и назвал «горечью», или Купоросом. Пациенты его лечебницы, за исключением буйных больных, так или иначе оказались заражены горечью. Повесть выстроена, как имитация научного исследования – с выдвижением гипотезы, ее теоретическим и практическим обоснованием, с приложением выписок из историй болезни, с описанием научных опытов. И это фантастически заманчиво: Коэльо тонко воссоздает атмосферу ученого сообщества, диспута на узко специальные темы, и вот уже читатель воображает себя в белом халате и очках в роговой оправе, произносящего : «Но позвольте, коллега…»

Этот квазинаучный дух никак не желал перемещаться на подмостки. Посредством чего или кого могли быть переданы со сцены пространные «анамнезы» – авторские рассказы о жизни каждого из пациентов до попадания в клинику и о первых симптомах заболеваний, наполненные техническими мелочами описания методов лечения, размышления доктора Игоря над созданной им теорией? В театре всё это рисковало превратиться в невыносимо длинные монологи либо глупые и несуразные диалоги, в которых собеседники механически проговаривают слова своей роли.

И это не говоря о таких прозаичных вещах, как практическая невозможность визуализации ключевой сцены повести – когда Вероника мастурбирует перед шизофреником Эдуардом. В психическом состоянии обоих происходит перелом: Вероника освобождается от страхов перед окружающим миром и необходимости подчиняться существующим условностям, Эдуард – выходит, возможно лишь на время, из параллельного мира, в который когда-то сбежал, не имея сил противостоять ломающей личность родительской любви. Даже я сейчас долго думала, прежде чем осмелиться вписать в отзыв это «нехорошее» слово, кое в спектакле жеманно заменили выражением «ласкать себя», так как же эта сцена могла быть воплощена артистами-людьми перед зрителями-людьми? Это пошло, это ФУ! И в спектакле Васильева от неудобной сцены стыдливо отказались: вот Вероника вдохновенно играет перед Эдуардом фортепианный этюд Шопена, разгоряченная, вскакивает на крышку рояля, скидывает больничную рубашку и… остается в шелковой красной сорочке. До этого не произнесший ни единого слова Эдуард внезапно выздоравливает и кричит: «Вероника!». Зрители в зале из тех, кто не читал повести, недоумевают, кое-кто откровенно хохочет: «он что, никогда девку в ночнушке не видал?».

Все мои опасения подтвердились в самом вычурном виде. Действительно, театр не принял «идеальных материй», предпочтя классическую мелодраму под лозунгом «Любите жизнь, психи!». И они ее любили. Как могли. Как понимали эту любовь. Тема «купороса» исчезла без следа, как лишенная того, что называется «экшн»-действие, а значит априори неинтересная. Весь сюжет свелся к банальному: девчонка решила покончить жизнь самоубийством, но потом встретила большую любовь и передумала. Заодно встретили большую любовь и передумали все остальные персонажи: Мария с доктором, Роза с Луной… Конечно, как можно оставить линии персонажей незавершенными, а уж тем паче расходящимися в разные стороны? Не комильфо. У Коэльо Мария, влюбленная в доктора, после истории с Вероникой понимает, что подобие жизни и подобие любви, за которые она цеплялась в больнице, не могут принести ей счастья и уезжает в горячую точку миссионеркой? А доктор Игорь этому рад, но радуется не столько за Марию, сколько за свою получившую подтверждение теорию? Что за чушь! И это они называют театром? – спросила бы та безымянная эстетка из «Отцов и детей». Нет, так не годится, домохозяйки не поймут. И вот уже в спектакле мы видим совсем иной финал: Мария покидает больницу, но оставляет доктору письмо (очевидно, с приглашением на ужин), и доктор, с выражением щенячьего восторга на лице, пританцовывая, мчится к ней на крыльях любви, оставляя клинику и свою научную работу какой-то медсестре.

На протяжении спектакля все, кто ни попадя, говорят о любви. Любовь спасет мир. Ради любви стоит жить. Но любовь эта мелочная, мещанская, та, в которой ужин с доктором более понятен и уместен, чем желание спасти неких мифических голодранцев из Боснии. Эта не та «придурковатая» Любовь, которая может охватить весь Мир, нет, это любовь, умещающаяся на двух квадратных метрах матраса.

Я уж молчу о таких мелочах, как смысловые провалы в сюжете, вызванные необходимостью при написании инсценировки «ужимать» состав действующих лиц, когда многочисленные пациенты клиники в театре вдруг превращаются в четверку больных, для которых Коэльо, к сожалению, отдельных образов не предусмотрел, а потому они вынуждены изображать сумасшедших, как могут – кто оперные арии поет, кто цветочки собирает. Это даже не создает атмосферы психбольницы – для этого их слишком мало и поведение их излишне однотипное. Как будто актриса прочитала где-то, что есть такое заболевание, при котором люди поют оперу, и теперь только и делает, что поет арии, потому что не знает, как еще проявляется это заболевание. Актеры играют не больных людей, они изображают всего лишь симптомы. А весь медперсонал, в инсценировке ужавшийся до медсестры Анны? Мягко говоря, выглядит странным, что один и тот же персонаж, то следит ночью за порядком в палате, то на равных обсуждает с главврачом перспективы финансирования научных исследований. Скажете, технические недочеты? Да. Но они пожирают спектакль вдоль и поперек.

Спектакль слишком поверхностный. Он плоский. Выстроен в одной плоскости. И это касается не только сюжетного содержания, но и внешней геометрии. Удивительно, если учесть, что сценография кричит о противоположном. Кричит! Ряд уходящих вглубь сценического пространства арок (анфилада?) и постепенно уменьшающихся светильников над ними (на самом деле плафоны ламп изображены на заднике, а видимая перспектива – только оптический обман) создают точное подобие бесконечного тоннеля, по которому герои могут идти вечно. В начале спектакля Вероника, только что принявшая большую дозу снотворного, уходит по нему, уходит, уходит, уходит. Это красиво, этим можно любоваться. Но после тоннель «используется» персонажами по прямому назначению, как коридор лечебницы, и такого оптического эффекта перпендикулярного движения больше нет. Спектакль движется лишь параллельно рампе, в плоскости между боковыми кулисами. Жаль. Особенно жаль при том, что отсутствие пространственного объема наслаивается, а возможно и провоцирует отсутствие чувства движения времени. Герои будто существуют в одних сутках, и оттого не ощущается развития ситуации. Мария, Эдуард, Роза, доктор не болезненно трудно переосмысливают свою прежнюю жизнь, а… словно кто-то нашел у них кнопки и нажал «вкл». Искусственно. Нелепо.

Конечно, можете сказать, что на антрепризу ходят не театр смотреть, а «звездей». Да. Только в случае с «Вероникой» об актерских работах даже говорить не приходится. Кто играл? Доктор – Юрий Васильев. Нет, играл он, наверное, хорошо, но беда как раз в том, о чем писала выше: в моих представлениях доктор Игорь был демоном, он потрясающе умен, может даже, гениален, а гениальность – сильнейший афродизиак. В исполнении же Васильева это был обыкновенный стареющий мужчина,теорию купороса из сюжета вырезали, а потому и высокого интеллекта в нем не наблюдалось. В истории с Марией, скорее, был упор на кризис среднего возраста, что тоже имеет право на существование, но мне ближе тот чертовски привлекательный Игорь из повести.

Вероника – Агния Дитковските. Удобоваримо. Местами занятно. Но будь на ее месте иная актриса, вряд ли бы кто заметил подмену. Роза – Елена Захарова. Вот ее зал принимал лучше других. Скорее всего, и мне могла бы понравиться, если бы не одно но: довелось видеть другой спектакль с участием Захаровой (кажется «Уроки Казановы» назывался) – как говорится «найдите 10 отличий». Но в любом случае в «Веронике» Захарова выглядела живее и органичнее других. Мария – Татьяна Лютаева (знаменитая Ягужинская из «Гардемаринов»). Играет только лицом. Мимика точная, одни глаза вполне отражают смысл произносимого текста. Но сколько рядов в театре разглядят глаза? Для остальных – это соляной столб на сцене, будто у актрисы больной позвоночник и она мучительно ищет наиболее безболезненное положение, а находя его, застывает на месте. Эдуард – Василий Степанов, Макс Камерер из «Обитаемого острова». Больше двух часов немого блуждания по сцене. Да, Эдуард и в книге – персонаж безмолвный, но всё же шизофреника нужно играть. Смотрела на него и думала о том, какой талантливый… Бондарчук.

За сим заканчиваю. И так уже написала гораздо длиннее, чем то время, что спектакль остается в памяти после выхода из театра.

http://rimlyanka.tomsk.ru/?p=612
_________________
"ТЯЖЕЛО - НЕ ЗНАЧИТ: НЕВОЗМОЖНО"